Наоми Гинзберг, 1894-1956

 

I

Странно и думается о тебе, ушедшей без всяких корсетов и глаз,

пока я иду по солнечной стороне Гринвич Виллидж центр Манхеттена, ясной зимой, лунной, не сплю и всю ночь

говорю, говорю, слушая крик слепоты фонограмм

блюзов Рэя Чарлза ритм, ритм - и о тебе в моей голове, три года прошло -

и читал Адонаиза последних блеск стансов -

и вслух рыдал и страдал -что смерть - медикамент, мечта всех поющих, пой, помни, пророчествуй,

как в Иудейском Гимне, или в Буддийской Книге Ответов -

и мое фантазирование лист иссохший - на заре -Сны в обратную сторону, время твое - и мое, ускорение

к Апокалипсису, конечная точка - пылание Дня и Цветок, и что же потом,

оглядка в суть памяти, видевшей Американский Город, вспышку где-то или вдали, и мечту обо мне или Китае, или тебя и фантом,

Россию или кровать, мятую, будто б не бывшую никогда -как поэма в ночи, - ускользнула в Ничто -11ечего говорить, не о чем и рыдать, только о Существах

Мечты, пойманных в сети исчезновений ее, громко вздыхая, крича, купля-продажа, пакетик фантома,

преклоняемся друг перед другом, Богу, живущему в этом - порыв, или приговор? -

пока Оно здесь, это Видение - что? и тд.? Это Оно вокруг, и прыжки, когда выхожу и иду со взором через плечо,

Седьмая Авеню, битва окон офисов, касающихся плечами в высоте,

под небоскребным облаком, вот и высокое это мгновенье -

и небо вверху, старая, голубая площадка 'или по Авеню вниз, на юг - когда я иду по Лоуэр Ист Сайд -

где ты брела 50 лет назад, девчонка - из России

жуя первые в жизни помидоры Америки (яд!)¹ - напуганная доками, -пробиваясь сквозь толпы - куда? - после борющаяся в толпе Орчард Стрит - за что? к Ньюарку -

н кондитерскую, к самодельной соде, первооткрытию этого века,

к ледяному крему, вручную сбитому на коричневых, пыльных досках полов

к нервному истощенью, данному образованием и замужеством, к

операции, учительству в школе и постижению, как быть сумасшедшей во сне - что эта жизнь?

 

 

К Ключу в окне - и великий Ключ положил свою голову света на вершину Манхеттена, скользя через пол, и ложится на тротуар - одним широким лучом, движущимся, пока я иду вниз по Первой к Идиш Театру - собранию нищеты.

ты знала и я, но теперь все равно - Странно: надо ж было

прокрадываться через Патерсон, и Запад, и Европу, и здесь опять, с воплем Испанцев в дверях веранды и с мальчиками цветными на улице, огонь исчезает, старый, как ты

- Хоть ты и не старая, та, оставшаяся со мной -

Я же, может быть, старый, как космос - и я угадаю, что умирает с нами -вычеркнуть Все, что приходит - То, что пришло, потеряем, навсегда

Отлично! Нечего и жалеть - нет - радиаторов, порций любви, пыток,

даже зуб не болит в конце -Но пока это придет - этот лев, раздирающий душу - и овца, душа, увы,

предлагающаяся под ножи, чтоб утолить этот голод - шерсть, зубы -

болезненный хруст в костях, череп, сломанное ребро, гнилостность

кожи и неумолимость Ах! ах! нам хуже! Мы затрудняемся! А ты нет, смерть твой выход, Смерть

Сострадает, ты сделана веком и Богом и выходом из - и самою собой -

Чистая - Вспять в Младенческую Невинность, до отца, до нас всех -

до миров -

Вот и отдых. И нету страданий. Известно, куда ты ушла. Хорошо. Ни летних цветов на полях Нью-Йорка. Ни оживлений и страха перед Луисом

Нет слащавости и очков, нет семестров в средней школе, долгов,

любовей, испуганных телефонных звонков, кроватей зачатий,

родственников, рук -Нет сестры Эланор - ушла от тебя - мы секретничаем - ты убила ее -

или она убила тебя долготерпеньем с тобой - артрическое сердце

- но Смерть убила ее и тебя - Ну и что? -Ни твоей матери в памяти, 1915, слезы фильмов немых, в них забыться

неделю за неделей, скорбный вид Мари Дрессилер, зов к человечеству,

танец Чаплина на заре, Пи Бориса Годунова Шаляпина в Метрополитен Опера, оглашающего

зал слезами Царя - а галерка с Эланор и Максом - смотрим,

как Капиталисты эксплуатируют в партере, белый мех, бриллианты. С ЮПСЛ автостопом по Пенсильвании в смешных гимнастических

юбках, брюках, фото четырех девчонок, держат друг друга за талию,

и смеются, застенчивые, одиночество девственниц, 1920, эти девочки постарели, или умерли, эти длинные волосы - в могиле,

или повезло выйти замуж позднее -

 

 

Ты так поступила - и я пришел, - Юджин мой брат до меня (все еще

огорчающий и сейчас и впредь до последней своей застывшей руки, до которой докатится он от рака - может убьет - может, попозже -станет думать)

И последняя память, я вижу их всех сквозь себя - но не тебя

Я не знал, что у тебя - что еще - пришло - до отверстия мертвого

рта - ужас - и была ль ты готова? Идти, но куда? В этот Мрак - этот Бог? этот нимб? Этот Лорд в

Пустоте? Как глаз в грозовом облаке во сне? Адонай-то с тобою? Запредельная память моя! Не угадать! Ни желтый череп в земле, или

ящик червивой грязи и выцветших лент - Череп - в Венке? веришь

ли мне?

Неужто лишь солнце, светящее разуму в кои-то веки, лишь миг у существ,

которых и не было Кроме того, что сейчас, ничего - что у тебя - грустно это -

и все ж Триумф

здесь побывать, и измениться, как дерево сломанное, или цветок, съеденный до корней - но неистовый, был с лепестками в цвету, мыслящее Мирозданье, сотрясаемый, раненный в голову, с оборванными листами, засажен в яичную клеть богадельни, окован одеждой, жалкий - в пятнышках лунных мозг, Небесполезный

Нет такого, как этот, он все понял в саду о себе и сопротивлялся ножу - утерян

срезал его дебилоид, снежный человек, ледяной - и весной - странная прихоть - мышление призрака - чья-то там Смерть -острой сосулькой в руке его - увитая розой старинной - будь проклят - петух из инкубатора бройлеров - сердце электрических

утюгов.

Аккумуляции жизни нас изнурили - часы, тела, сознанья, туфли, груди -порожденные совы - твой Коммунизм - "Паранойя" в госпиталях

Ты как-то пнула Эланор в ногу, та умерла от сердечного паралича.

Во сне? в один год, обе вы, сестры, мертвы. Счастлива Эланор?

Макс загибается в офисе на Лоуэр Бродвей, одинок, большие усы над

бухгалтерской книгой за полночь, в сомненьях. Жизнь его такова, как он видит - и в чем же его сомненья сейчас? И сейчас он мечтает все так же делать деньги, или что смог бы делать деньги, взять сиделку, родить детей, даже найти Бессмертие для тебя, Наоми?

Скоро его увижу. Сейчас я закончу дело - договорю с тобой -как не говорил в то время, когда у тебя был рот.

Навсегда. И не избежать, как коням Эмили Дикинсон -скачут к Концу.

 

 

Путь знаком - этим Коням - быстрей бегут, чем думаем мы - это по нашей жизни они - и возьмут с собой.

 

Великолепный и не оплакиваемый, искаженное сердце, ум, позади пре­вратившийся - в Зад, и лицо, смастеренное смертью.

В мир, в данность, ополоумевший от цветенья, не построивший Уто­пию, закрывшийся под сосной, жертвующий все в землю, усмиряющий Поо­диночке, Иегова, возьми.

Безымянный, Одноликий, Навсегда непостижимый мной, безначаль­ный, бесконечный, Отец-в-Смерти. Хоть я и не там для этих пророчеств, не женат, не поется гимнов, не Небесен, безумен, блажен, а все ж преклоняюсь.

Вам, Небеса после Смерти, Одно прекрасно в Небытии, не свет и не тьма, а Черная Вечность -

Возьми ж этот псалм, из рук моих выплесни в день, частицу моих времен, отданных ничему - чтоб славить Тебя и Смерть

Это конец, выход из Пустыни, путь у Бродяги, Пристань для всех, черный платок, отбеленный слезами - страница, положенная на Псалм, - По­следняя метаморфоза меня и Наоми - для Божьей Тьмы совершенств -Смерть, задержи этот фантом!

 

 

II

Вновь и вновь - рефрен - Госпиталям - еще не писалась история ваша -оставим абстрактной - образцы разбегаются в памяти - как хор саксофонный домов и дат - мемуары электрошоков.

Ночами длинными, как ребенок в квартире, Патерсон, наблюдая твою невропатию - ты толстела - твое - шаг за шагом -

В тот день я не в школе, я дома, ходя за тобой - раз и навек - я клялся -если кто-то не подтвердит мою идею космо, я погиб - моя еще одна ноша -клялся быть просветителем человечества - избавить его от мелочей - (безу­мен, как ты) - (здравомыслие - трюк компромиссов). -

Но ты изо всех сил глядишь из окна на угол Бродвей Черч и выслежи­ваешь убийцу, мистического, наемного из Ньюарка.

Доктор звонит - "О кей, приходите на отдых!" - надеваю пальто, про­вожаю вниз, попадается школьник, вскрикивает безотчетно - "Куда Вы, Леди, к Смерти?" - я вздрагиваю -

а ты прячешь нос в молью траченный меховой воротник, газовые маски проникли уж в город, бросают их, Бабушка -

И не гангстер ли этот водитель автобуса Паблик Сервис по доставке сыра? Ты вздрогнула, ешь, глядя прямо ему в лицо, я заставляю тебя двигаться дальше - в Нью-Йорк, на Тайме Сквайр, на перехват - где мы проболтались около 2-х часов, борясь с невидимыми клопами и еврейской болезнью - легкий бриз, отравленный Рузвельтом - выволакиваю из автобуса и - бреду за тобой, и надеюсь, что это все прекратится в тишине Викторианского дома у озера.

Ехать 3 часа по туннелю через всю Америку индустрии, Бейон гото­вится ко 2-ой Мировой войне, танки, месторождения газа, фабрики содовой, вагон-рестораны, крепость (башня) депо локомотивов - в леса, из сосен ин­дейцев Нью-Джерси - тихие городки - и дороги в длину через поля песков и деревьев -

Мосты над реками, нету оленей, старинные ожерелья из раковин, гро­моздящие русло - ниже - томагавк, или кость Покахонтеса - и мильон старых дев голосуют за Рузвельта в мелких коричневых домиках, эти дороги в стороне от шоссе Безумья -

Может быть ястреб на дереве, или отшельник, что ищет совиные гнезда. -

Споры, ссоры с тобой - испуганная неизвестными на двойных сиденьях пред нами, храпят, несмотря ни на что - в каких автобусах они храпят теперь?

"Аллен, тебе не понять - это с тех пор, как 3 палки больших в моей спине - что-то они сотворили со мной в Больнице, они отравили меня, хотели убить - 3 палки, 3 палки -

"Сука! Бешеная старуха! Я вижу ее неделю назад, лезет вверх по кир­пичной стене квартиры, в брюках, как старый мужлан, с мешком на плечах

"Выплеснулся огонь ядовитых микробов, и на меня - ночью - это Луис с ней в сговоре, сообщник, - она им командует -

"Я твоя мать, отвези меня в Лейквуд (где граф Цеппелин взорвался, весь Гитлер во взрыве!), где я спрячусь".

Приезжаем - гостиница д-Уотзис - Наоми скрывается в туалете - тре-1  буст переливания крови

Просят - мы топаем с чемоданом к незнакомым домам на тенистой лужайке - сумрак, сосны из темноты, - длинная, вымершая земля, всюду свер­чки и ядовитый плющ -

Замолчи - дом, КОМНАТА ОТДЫХА - деньги хозяйке за неделю -поднимаю каменный чемодан - сажусь на кровать с мыслью удрать -

Мансарда, комната с покрывалом - шторы из кружев - тканый ковер -в пятнах обои, старые, как Наоми. Мы дома.

Первым автобусом уезжаю в Нью-Йорк - закинув голову, на последнем сиденье, тоскливо - худшее все еще впереди? - еду и цепенею - я, двенадца­тилетний

Спрячется в комнате и выйдет веселая к завтраку? Или замкнется чтоб видеть в окно шпионов окрестных улиц? Ухо приложит к замочной скважине, нет ли неуловимого газа от Гитлера? Уснет на стуле, - или дразнит меня - у черкала, в одиночестве?

 

III

Еду, 12, автобус, Нью-Джерси ночью, оставляя Наоми Паркам в Лейк-нудском доме призраков - уезжаю с своею судьбой - в кресле тону - все скрипки разбиты - боль сердца под ребрами - пустоголов - Безопасность ли в этом гробу?

Или вновь она в Школу Учителей Ньюарка, изучает Америку в черной юбке - зима, нет завтрака - пенни за пикуль - дом, ночь, ходить за Эланор в спальне -

Первый невроз 1919 - в Школу не ходит, лежит в темноте 3 недели -что-то ей худо - не говорила, что - всякий шум ранит - Сны о том, как скрипит Уолл-Стрит-

Перед серой Депрессией - едет на север штата Нью-Йорк - выздорав­ливает - Луис сфотографировал, сидит со скрещенными ногами в траве -длинноволосая, вся в цветах - смеется - поет колыбельные на мандолине -ядовит дух плюща в летних лагерях, левых, и я, младенец, смотрю на деревья

Или опять учительствовать, смеясь с идиотами, отстающие классы -ее русская специальность - слабоумные, сочные губы, большие глаза, тонкие ноги, больные пальцы, прогиб в поясницах, рахиты -

громадные головы раскланиваются над Алисой в Стране Чудес, на доске нарисованы одни КОШКИ

Наоми, читающая терпеливо рассказ из Книги Коммунистических ба­сен - Сказку О Неожиданной Щедрости Диктатуры - Реабилитация Ведьм -Целования Армий -

Пляски Смерти Вокруг Зеленого Стола - Император и Трудящиеся -Патерсон Пресс печатала их до 30-х годов, пока не свихнулась и тут же прикрыли, одновременно.

О Патерсон! Я поздно вернулся в ту ночь. Луис в тревоге. Как я мог -не думал ли я - я не смел оставлять ее. Сумасшедшую в Лейквуде. Вызвать врача. Дозвониться в дом, окруженный соснами. Но поздно.

Спать иду, измочаленный, хочу умереть (кажется, в том году влюблен­ность в Р. - наша средняя школа помнит героя, еврейского мальчика, стал он врачом - а тогда молчаливый, опрятный ребенок -

Я поехал за ним, переехал в Манхеттен, поступил за ним в колледж -я Бога молил на пароме помочь человечеству, если примут, дал обет в день Приемных экзаменов –

Я, революционер-лейборист, честный - учат ли этому - вдохновленный Сакко, Ванцетти, Норманом Томасом Дебсом⁴, Альтгельдом , Сандбергом, По - Маленькими Голубыми Книгами , я мечтал стать Президентом, или Се­натором.

горе неграмотному - я мечтал стать на колени у Потрясенных колен Р., повествуя о моей любви 1941 - Как мил он был со мною, хоть я и хотел его, и отчаялся - первая любовь - потеря головы).

После гибельная лавина, целые горы гомосексуализма, гнойные рога петуха, Большой Каньон, заднепроходный - тяжкая моя, меланхолическая голова.

Между тем шел я по Бродвею, вообразив Бесконечность, как резино­вый мяч, герметичный - что вне ЕЕ? - возвращаясь к себе на Грэхем Авеню -с тою же меланхолиею мимо зеленых оград, одиноких, на улице, справа, и спал после кино -

В 2 ночи звонит телефон - Срочно - она сошла с ума - Наоми, спрятав­шись под кровать, выкрикивает лозунги Муссолини, безумные - На помощь! Буба! Фашисты! Смерть! - хозяйка напугана, старик, изможденный, помощ­ник, шумит на нее -

Террор, это будит соседей - леди вторых этажей, здоровеющие от климакса - это тряпье между бедер, чистые простыни, печаль о потерянных детях - мужья мертво-бледны - дети с ухмылкой в Йеле, или с намасленными волосами в ССНУ, или дрожащие в Государственном Колледже в Монтклере, как Юджин -

Она подогнула большие ноги к груди, рукой указует Держитесь По­дальше, бедро в шерстяном, меховое пальто под кроватью - баррикада из чемоданов под сеткой кровати.

Луис, в пижаме у телефона, боится - что делать? Кто знать мог? - я виноват, довести до одиночки? - сидит в темноте, на диване, дрожа, постигая -

Утренним поездом в Лейквуд. Наоми еще под кроватью - ей кажется, он привел мерзких ментов - Наоми кричит - Луис, что с твоим сердцем? Ты убит ее истерией?

Вытянул из-под кровати, за угол, на такси, втолкнул с чемоданом, но шофер выставил их у аптеки. Автобусная остановка, ждут два часа.

Я нервничаю в кровати 4-х комнатной квартиры, кровать и в гостиной у письменного стола, где Луис - качается - он явился домой ночью, поздно, сказал обо всем.

Наоми у полки с рецептами, защищается от врагов - ряды книг для детей, чехлы для спринцовок, аспирин, горшки, кровь - "Прочь, убийцы! Стоп! Не убивайте меня!"

Луис, ужасен с фонтаном содовой - с девочками-скаутами с Лейквуда -кокаинисты - медсестры - водитель автобуса, строго по расписанью - По­лиция, деревенская, тупая - и священник с мечтою о свиньях на диком утесе?

Вдыхая - Луис опустошен - клиенты блюют Кокаином, или вот-вот будут блевать - Луис оскорбленный - Наоми триумфаторша - Путч раскрыт. Вот и автобус, но не возьмут их в Нью-Йорк.

Звонят, д-р Уотазис. "Ей на отдых". Психбольница - Государственные Грсйстоун-Врачи - "Привозите ее, м-р Гинзберг".

Наоми, Наоми, потеет, круглоглазая, платье расстегнуто сбоку - лоб в волосах, чулки, свисшие с ног - "кровь перелейте" - вверх рука, справа - в ней туфля - босая в Аптеке.

Вот и врачи - где яды? Магнитофоны? ФБР? Жданов, спрятанный за прилавком? Троцкий, смешавший коктейль из бактерий крыс в глубине мага­зина? Дядюшка Сэм в Ньюарке, лелеющий план смертоносных паров на Не­гритянский Квартал? Дядюшка Эфраим, одурманенный кровью в баре пол­итиков, планирующий Гаагскую Конференцию? Тетя Роза, цедящая воду сквозь иглы взрывателей Гражданской войны в Испании?

пока не явилась скорая помощь за 35 долларов из Рэд Бэнка - держали за руки - привязывали к носилкам - стонет, о ирреальность - рыгает химиче­ским через шерсть, просит Сострадания к Морристоун у Графства Эссекс -

и снова в Грейстоун, где пролежала три года - то был последний срыв, окончившийся Сумасшедшим Домом -

Под чью опеку, в какую палату - я ходил туда позже и часто - старые женщины, недвижимые, как серое облако в пепле, или как стены - мурлыкают песенки на полу. Стулья - как ведьмы, в морщинах, еле двигают ноги - про­клинают - чтоб я их жалел, мне 13 -

"Возьми домой" - я шел иногда один, искал потерянную Наоми, впадая в Столбняк - и я говорил "Нет, ты ненормальная, Мама, - Верь Врачам" -

 

И Юджин, старший сын твой, мой брат, изучающий право в меблираш-ке в Ньюарке -

прибыл под звон Патерсона с утра - садится в битое кресло в гости­ной - "Нужно ее обратно в Грейстоун" -

смутился, такой молодой и слезы в глазах - плачет, гримасы - "Поче­му?" скулы дрожат и рыдает, прикрыты глаза, тоненький голос, лицо - боль Юджина

издалека, он прыгнул в лифт Библиотеки Ньюарка, ежеутренняя бу­тыль молока на подоконнике за 5 долл., меблирашка, где центр, у троллей­бусных линий -

трудится 8 час. в день за 20 в неделю - и учится в Юридической школе - одинокий, невинный у негритянских борделей

он бедная Донна - пишет в рифму об идеалах и пункты политики в Пат Еве Ньюс (мы вместе писали, бичуя Сенатора Бораха и Изоляционистов и понимали мистерии Патерсон Сити Холла) -

как-то я глянул вовнутрь - башня Молох, локальная, с фаллосом-шпи­лем, с орнаментальной вершиной, странная готическая Поэма на Маркер Стрит - копия Лайонс Отель де Билль -

крылья, балконы, порталы с лепкою в завитках, ворота к гигантским часам, городским, секретная карта, комната, набитая боярышником - мрачный Дебс в Совете Налогов, Рембрандт, курящий во мгле

Молчат полированные столы в большом комитете - Ольдермен? Бюро финансов? Моска, парикмахер и заговорщик - Мажь говном гангстера и его приказы из сральни - Полудурок, борется с Связью, Огнем и Ментами, с Метафизикой из-за Кулис - мы мертвецы - на улице у автобусной остановки Юджин пристально в детство смотрел

где молился Евангелист, полоумный, о 3-х декадах, жестковолосый, помешался на верев свою утлую Библию - бледнолиц, Встречающий Тебя Господи, патриот на укатанной всеми дорожке -или Бог и Любовь на бетонном мостке над железной дорогой - он бредов, как и я, одиночка-Евангелист - Смерть в Сити-Холл -

Но Юджин, юный - в Учительском Колледже Монклера 4-хгодичном -полгода учится и бросает - идет в жизнь - боится Дисциплинарных Проблем -грязносексуальных Итальянских студентов, грубые девки, нет Инглишь, сонеты не в счет - и знал только то - что потерял -

так свихнул свою жизнь на две и платил за Право - читая книги, огромные, голубые и катался на старомодном лифте в 13 милях от Ньюарка -учился прилежно, футурум

вдруг вой Наоми на ступеньках крыльца неудач, финальное время, Наоми ушла - мы одни - дома - сидим

С'ешь куриного супика, Юджин. Человек из Евангелия декламирует перед Сити-Холл. И в тот же год у Луиса поэтические любови окрестных отроковиц - тайком - музыка из его 1937-ой книги - искренний - он хотел красоты -

Ни единой любви с тех времен, как Наоми завыла - с 1923 - новости у нее - Электрошок за 40-м Инсулином.

От Метразола толстеет .

 

И вот через столько-то лет она дома - мы, планируем - я ждал этот миг - моя Мать снова будет кормить и - и бренчать на фортепиано - под мандолину - Ланг Стью и Стенька Разин, и коммунистический профиль войны с Финляндией - и Луис в долгах - подозревала грязные - Капитализмы

Идет по гостиной и смотрит мебель. Не помнит ее. Амнезия. Изучает салфетки - и гарнитур из столовой уплыл -

Красного дерева стол - 20-летней любви - у старьевщика - но еще пианино - и книга По - и Мандолина, хоть и в пыли, и без струн

Уходит в дальнюю комнату и в кровать, думает, дремлет, и отстраня­ется - я вхожу, не быть же ей самою с собой - лег рядом - тени, тягучие, сумерки раннего вечера - Луис во фронтоне, ждет за столом - может быть варит

"Не бойся, я просто вернулась из психиатрической клиники - я мама" -Любовь моя бедная и потерянная - боюсь - и лежу - говорю "Я люблю

тебя, Наоми" и цепенею рядом с ее рукой. Мне б заплакать, а этот безутешный

и одинокий союз? Нервы, встает.

А сатисфакция? Садится в новое кресло у окон, тяжелая - щекою на руку - сужает глаза - чей роковой этот день -

Ковыряет ногтем в зубах - губы как О, подозреваю - не первой моло­дости влагалище - и смотрит пусто - немыслимые долги, записанные на стене, неоплаченные - и стертые груди Ньюарка - вот что приходит мне в голову -

Может, слушает радиосплетни по проволоке в мозгу, где дирижеры 3 палки, оставленных гангстерами по забывчивости в больнице - вот и боли меж плеч -

Рузвельту б знать ее жизнь, говорит - Страх и убьют, но правительство знает их имена - тянут к Гитлеру - дом Луиса бы бросить, и навсегда.

Как-то ночью припадок - как кваканье изнутри - судороги и красная рвота изо рта, диарейные воды текут - на четвереньках у унитаза - моча сбегает меж ног - блюет на плитки пола, испачканные фекалиями - безостановочно -

Сорокалетняя, варикозная, голая, толстая, обреченная, за дверью у лифта кричит Полицию, зовет Розу, подругу на помощь -

Как-то закрылась на ключ с бритвой, иод - кашель, слезы у раковины -Луис взламывает стеклянную дверь, зеленую - тащит в спальню.

Тихие месяцы тою зимой - прогулки, ходит одна у Бродвея. Дейли Уоркер читает - руку сломала на льду -

Придумывает ходы, как обойти заговор космо-убийств, финансовых и бежит в Бронкс к Эланор, сестре. И еще сага о поздней Наоми в Нью-Йорке.

 

От Эланор, или Союза Рабочих , от текучки, существованья - идет в магазин за томатным супом Кемпбелл - пересчитывает деньги от Луиса -

Друг появляется, врач - д-р Айзек, Национальный Союз Моряков - а в общем-то он Итальянская старая, лысая кукла и толстая - сирота - его выстав­ляют везде - жестоко

Неряха, садится она на стул, на кровать, в корсете и бредит - "Я горяча -Я толста - У меня прелестная талия до больницы - была - Ты бы видел меня в Вутбайне - это в меблирашке в НМУ-холле, 1943

Листает фотооткрытки голых детишек в журнале - рекламы детских присыпок, сверхъестественных рыжих морковок - "Я думаю лишь о хорошем".

Крутя головою на свет, туда и сюда, в окошко и в лето, в гипнозе, в воспоминаниях о снах голубиных -

"Я глажу щеку, я глажу его щеку, он трогает губы рукою, мои, я думаю о красивом, у ребенка чудесная ручка" -

Или недвижное тело, отврат - думает о Бухенвальде - инсулин ударяет в башку - дрожит физиономия - (похоже на дрожь, когда я мочусь) - вредные химикаты в коре головного мозга - "Но не думай о нем. Он - крыса".

Наоми: "После смерти мы превращаемся в лук, капусту, морковь и тыкву, и в овощи". Я из Колумбии, и согласен с ней. Она читает Библию, очень приятно.

"Я видела Бога вчера. Как он? Хорош, днём я залезла на лестницу - у » Него на окраине дешевенький домик, в Монро, Нью-Йоркские птицефермы в лесу. Он одинокий старик с белой бородкой.

Я ужин сварила ему. Я ужин отличный сготовила - суп чечевичный, к   овощи, хлеб с маслом - рыбья икра - Он сел и ел, Он печальный.

Я сказала: посмотри на вражду и убийц здесь, внизу. В чем тут дело? почему ты не остановишь?

Я стараюсь, сказал он - вот и все, что он мог, он устал. Он бакалавр... едок чечевичной похлебки".

Давая тарелку холодной рыбы - режет сырую капусту, спрыскивает из-под крана - вонючие помидоры - недельной давности из шоопа "Здоровая пища" - тертая свекла, морковка, соус, тягучий - такую тоску наводящий обед -не естся, тошнит - Подаянье из рук, из которых воняет Манхеттен, безумье, угодливость и холодок недоваренной рыбы - бледнорозовой у костей. Запах Наоми - частенько она обнаженная дома, смотрю перед собой, делаю вид, что листаю книжку, не глядя на мать.

Как-то мне показалось, она не прочь и переспать со мною - кокетни­чает у раковины - идет и легла на кровать, загромождающую всю комнату, задрала подол, бедра, большой куст волос," шрамы от операций, панкреатит, вздутый, аппендицит, проколы от швов, следы от разрезов, в жире, как широ­кие "молнии", длинно-рваные губы меж ног - и даже запах анальный? Я холо­дею - вроде б сопротивлялся слегка - недурная идея испытать - знаете -Монстр Возбужденной Матки, может быть, это и путь. Ей вес равно. Ей нужен любовник.

Иисборач, в'иистабач, в'испоар, в'изроман, в'ииснасекс, в'иишадор, в'ишалех, в'иишаллол, ш'мех, ш'кудшо, б'рич ху⁹.

И Луис, обживающий мрачную комнату в негритянском квартале, 11а-терсон - с девочкой, женится даже на ней, во второй раз влюбленный, вялый и робкий - все ж 20 лет идеализировавший Наоми.

Как-то я задержался в Нью-Йорке, приезжаю, он в спальне, один у стола, сидит, повернулся на стуле ко мне - плачет, слезы в красных глазах, под очками -

Что ж, он оставлен - Джен его в армии, странно - она ускользнула в Нью-Йорк, в ее меблирашке почти как в детской. Луис же ходит на почту за тем, что пришло, учительствует - коротает часы за столом, поэтическим, брошенный - горя хлебнувший в Бикфорде, да все эти годы - прошли.

Юджин вернулся из Армии, переменился - обрезанный нос - еврейская операция - год за годом - он останавливал дев на Бродвее, на чашку кофе с постелью - и вот он в Нью-Йоркском Университете - очень серьезно, кончает Право -

Жил с ней и Юджин, питался рыбной котлетой, склеенной, этой де­шевкой, а она становилась безумней - он похудел, и беспомощный, порази­тельны позы Наоми 1920, при луне, полуодетой, в соседней кровати.

Ногти кусает и учится - сын фантастический и сиделка - в новом году перебрался в комнату у Колумбии - она-то хотела жизни с детьми, со своими -

"Слушай, пожалуйста, молится мать" - Луис посылает ей чеки - я в том году 8 месяцев маюсь, клоповник - о впечатленьях ни слова - здесь Плач -

Потом она стала полусумасшедшей - Гитлер в дому, видит усы его в раковине - боится д-ра Айзека, есть подозренья, и он - член Нью-Йоркского заговора - едет в Бронкс, ближе к сердцу Эланор, к ее Ревматизму -

Дядя Макс никогда не вставал раньше полудня, Наоми в 6 поутру уже слушает радио - чтобы знать, как бороться со шпионажем - или обследует подоконник, ведь внизу, во дворе, в пустоте кто-то крадется, старец в обвис­лом и черном пальто, полон мешок на спине - пакетами мусора.

Макса сестра, Эди хлопочет - 17 лет библиотекаршей в Гимбл - внизу, в том же многоквартирном доме, разведенная - в общем Эди берет Наоми в Росамбу Айв -

Лесная поляна, Кладбище средь улиц, целая площадь могил, здесь и По побывал - конечная станция сабвей у Бронкса - множатся коммунисты в том регионе.

Кто надумал набор в класс рисования Вечерней Средней Школы для Взрослых в Ванкортланд - едет одна - рисует она Наомизмы -

Люди на травке в Лагере "Нет проблем" во время оно - святые и по-стнолицые в больничных штанах для долголежащих -

Семейные пары и их женихи, карликовые у Лоуэр Ист Сайд - затерян­ные поезда Надземной ж.д. мчатся над крышами Вавилонских жилищ в Иронксе -

Грустные темы - ее самовыражений. Ушла мандолина, сплыла, струны все рвутся в ее голове, пробует, что ли, себя. В Красоте? или в Письменах из какой-то прошедшей жизни?

Но пинает Эланор, а у Эланор сердце - встает и говорит о Шпионах, часами - Эланор уже измочалена. В офисе Макс, проверяет счета по сигарет­ным ларькам, допоздна.

"Я великая женщина - я прекрасна душой - потому-то они (Гитлер, Бабушка, Лань, Капиталисты, Франко, Дейли Ньюс, Муссолини 20-х, живо-мертвец) возомнили, чтоб я заткнулась. Буба - резидент"   -

Пинает девчонок, Эди, Эланор - будит Эди в ночи и говорит, ты шпи­онка, а Эланор крыса. Эди работает днем, ей ни к чему все это - Сна форми­рует союз. - А Эланор наверху уже умирает в кровати.

Родня вызывает меня, ей хуже, я - последний, оставшийся. Едем с Юджином в метро, едим тухлую рыбу -

"По радио шепчет сестра - Луис обязательно дома - мать подсказывает, что сказать - ЛЖЕЦЫ! - я стряпаю детям моим, двоим - я играю на мандоли­не" -

В ту ночь соловей будит меня /В ту ночь была тишина/ Поет в золоти­стом свете луны /С вершины зимней горы/. Она пишет.

Я к двери, толкнул и кричу "НЕ СМЕЙ БИТЬ ЭЛАНОР" - уставилась на меня - Презирающая - хоть умри - не верит, что ее сыновья так наивны, тупицы - "Эланор - шпик из шпиков! Она исполком ордеров на арест!"

Никаких провожаний!" - я ору на нее - из последних сил. Юджин слушает с кровати, не улизнуть от этой фатальной Мама - "Ты годы живешь без Луиса - Бабушка тоже ногами дряхла" -

Мы все были живы - я и Джен, и Наоми в одной мифологической квартире - кричим Беспрерывно - я в Колумбийской куртке, она полураздета.

Я стучал по башке, в которой видеоряд Радиограмм, Палок, Гитлеров, Галлюцинаций - под реальность - под собственную вселенную - и ни одной тропинки ни к кому - лишь к себе - ни Америки, ни даже Мира -

Здесь ты по случаю, но как все, как Ван Гог, как помешанный Ганнах, как всем - суд последний - Гром, Духовность и Молния!

Я видел могилу твою! О Странная Наоми' Это ж и моя - треснутая могила! Шема, У! Израиль   - я есть Свул Аврум   - ты - мертва?

 

И последняя ночь из тьмы Бронкса - я звоню - из больницы - в секрет­ную полицию

и приезжают, и мы одни, орешь в мое ухо о Эланор, а та еле дышит в постели, осунулась

Не забыть, как били в дверь, при твоем-то страхе шпионов - честное слово, явился Закон - вечность ступает в комнату - и ты, бегущая в ванную, голая, протестуя - и последний твой героический фатум.

Преданно смотришь мне в очи и неподвижно, последние вспышки без­умья спасают меня - от пинка, от ноги, убившей сердце Эланор

речь твоя к Эди, уставшей от Гимбелса, вернулась домой к разбитому радио - и Луис, пустой, ему нужен развод, хочет жениться еще - Юджин, спящий в норе на 125-й Стрит, составляет иск неграм за дрянной фурнитур адвокат темнокожих девиц -

Протестуя из ванной - Наоми кричит, что в своем уме - халат из ХБ, туфли, новые, сумочка при себе и вырезки из газет - ты, правдоискательница -

сделать бы губы живыми помадой, никак, видеть бы в зеркало, кто тут сумасшедший - я, или целый фургон полицейских.

или шпионка-Бабушка в 78 - ты видишь - скребется в стенку кладбища с мешком политвора - и что же еще видела ты на стенах Бронкса, в розовой сорочке, ночной, глядя в окно, во двор, где нет никого -

Ах, Рочамбу Эйв - Плей-место фантомов - штаб шпионажа в Бронксе последний дом Эланор с Наоми, где эти коммунистические сестры убили свою революцию -

"Отлично - Ваше пальто, Мистрисс - пройдемте - у нас полицейский фургон, внизу - хотите на станцию?"

Едем - держу руку Наоми, голову прижимая к груди, я выше событий -целую ее, говорю, так лучше - Эланор больна - Макс сердечник - Безнадюга -

И себе - "Почему ты так поступил?" - "Да, Мистрисс, ваш сын покинет вас через час" - Скорая помощь

через энность часов - едем в 4 утра в какой-то ночной центр, в Белле-ву - уходит в больницу, уже навсегда. Я вижу, уводят - качается, слезы в глазах.

Два года спустя, после Мексики - унылы равнины - Брентвуда, щетки кустарника и трава у заброшенных ж.д. путей у сумасшедшего дома -

новый дом, кирпичный, центральный, 20-ти этажный - кем-то забытый на полоумных лужайках Лонг-Исланд - огромных лун городских.

У дома гигантские крылья над тропкой в маленький черный туннель -к двери - вход в промежность -

Я вхожу - пахнет смешно - и вновь залы - вверх лифт - к застекленным дверям женского отделенья - к Наоми - две здоровенных сестры в белом -выводят ее, Наоми, сощурившись, смотрит - я задыхаюсь - у нее был удар -

Исхудалая, кожа да кости - вот и старость, Наоми - совсем поседела -платье болтается на скелете - это лицо, впадины, вялое - щеки старухи -

Рука отнялась - тяготы сорока, климакс, еще и инфаркт, новость -прихрамывает - лоботомия - рука, разбитая, опускается, это к смерти -

 

О с Русским лицом женщина, на траве, длинноволосая, в нимбе цветов, мандолина, колени -

О красота, коммунистическая, здесь сидит замужем, летом, среди мар­гариток, обещанный рай в руках -

мама святая, смеющаяся от любви, новый мир уж построен, и свой, дети топают по полю, голопупые и в одуванчиках,

это они в сливовой роще на горизонте луга, вот и дом, и в нем -белоголовый негр рассказывает секреты своей дождевой бочки -

благословенная дочь, открывшая эту Америку, как мне услышать твой голос, музыку твоей матери, Интернационал -

О славься муза, рожденный из чрева, я всосал твои первые капли загадочной жизни и ты научила меня языку и музыке, из твоей головы унас­ледованные - Миражи -

Пытаемый, мучимый собственным мозгом - какие галлюцинации и проклятья заставят выискивать Вечность вне моей черепной коробки, но я нашел МИР Тебе, о Поэзия - и всех зову к Истоку

Смерть, универсальная мать! - Носи свою наготу, белый цветок в во­лосах, брак в небесах - ни одна революция не разрушит твое целомудрие -

О прелесть Гарбо моей Кармы - все фотографии 1920 в Кемп Нитч-Джедайгет здесь, неизменны - со всеми учителями Ньюарка - и Эланор здесь, и Макс не ждет неожиданностей - и Луис не на пенсии, а в Средней школе -

Обратно! Ты! Наоми! Ко мне! Сухость бессмертия и революции, при­шлые - маленькая, надломленная мама - закрыты больницы, пепельноглазы, серая кожа, больная -

'Ты шпион?" - сел к столу, омерзительному, глаза в слезах - "Кто ты? Луис подослал?" - Провода .

в ее волосах, стучит себя по затылку - "Я хорошая девочка, не убивайте меня! - Я подняла двух детей" -

Два года спустя - я кричу - она вперилась пристально - входит сестра и прерывает, момент - я прячусь в ванную, белые туалетные стены

"Ужас" рыдаю - вновь видеть ее - "Уж ас" - как если б она умерла, гниль могил - "Ужас!"

 

Я возвращаюсь и вижу кричащей, сильней - уводят - "Ты не Аллен" -смотрю ей в лицо, но она проходит, не видя -

Дверь открывают в палату - вошла, не обернулась, вдруг стихшая - я смотрю - это старуха - у края могилы - "Все ужас!"

В следующем году я уехал из Н.Й. на Западный Берег, в Беркли, в коттедже, я думаю - как же всю жизнь, в какой форме душа ее в теле, пепел и помешательство, радостей нет -

бок о бок со смертью - с глазами моей формы, единственная Наоми, мать моя еще на земле - и шлю ей письмо, длиннейшее - гимн сумасшествию -Труд милосердного Бога Поэзии.

это заставит траву зеленеть, ослабевшую, а скалу распуститься тра­вой - а Солнце быть всегда на земле - Солнце подсолнухов, всех, и дней на железных мостах, сверкающих - и свет тот над всеми больницами - как у меня на дворе -

Как-то вернусь из Сан-Франциско, вечер, Орловский, убит, в мирном кресле - от Джен телеграмма, Наоми мертва -

Голову опускаю, земля, на улице, под кустами у гаража - что ж, так . |учше - чем под присмотром - до конца - на Землю не глянуть - и никого, ни из близких, за 60-т - старая, смертная женщина - с заплетенными косами Наоми, Библейская -

или Руфь, рыдающая в Америке - Ребекка, стареющая в Ньюарке -Давид, вспоминающий Лиру свою, сейчас он юрист в Йеле

или Сеул Аврум - Израэль Абрахам - мисельф - поющий в пустыне о
Боге - О ЭЛОИМ! - так до конца - 2 дня спустя после смерти я получаю
письмо, от нее -        ••   »

Странное Провидение вновь! Пишет она - "Ключ в окне, ключ - в солнечном свете окна - ключ у меня - Женись, Аллен, не принимай наркоти­ки - ключ - в солнечных полосах, в окне.

Люблю,

Твоя мать"

она же Наоми -