ЗАМЕТКИ
1. Элементы этико-политической
истории в философии практики: понятие гегемонии, переосмысление философского
фронта, систематическое изучение функции интеллигенции в государственной и исторической
жизни, учение о политической партии как авангарде любого прогрессивного исторического
движения.
2. Кроче — Лориа. Можно
показать, что в толковании философии практики между Кроче и Лориа разница не
такая уж большая. Кроче, ограничивая философию практики практическим каноном
истолкования истории, с помощью которого привлекается внимание историков к важности
экономических явлений, всего лишь принизил ее до одной из форм «экономизма».
Если очистить труды Лориа от шелухи его стилистических причуд и фантасмагорических
измышлений (и потерять, правда, тем самым многое из того, что присуще Лориа),
то видно, что в самом серьезном ядре своего толкования он приближается к Кроче
(см. в этой связи «Критические беседы», ч. 1, с. 291 и след.).
3. Умозрительная история
и необходимость более упитанной Минервы. Леон Баттиста Альберти писал о математиках:
«Они одним умом, отбросив всякую материю, измеряют формы вещей. Мы же, поскольку
желаем, чтобы вещи были видны, употребим для этого более упитанную Минерву».
4. Если бы было верно,
в самом общем виде, что история Европы XIX века была историей свободы, то вся
предыдущая история была бы, в таком же общем виде, историей власти; все предшествующие
века были бы окрашены в один серый и неразличимый цвет, показаны без развития,
без борьбы. Кроме того: принцип гегемонии (этико-политический) торжествует,
одержав верх над другим принципом (и вобрав его в себя в качестве своего момента,
как сказал бы сам Кроче). Но почему он возьмет верх? В силу внутренне присущих
ему качеств абстрактно «логического» и рационального характера? Не искать причин
этой победы означает заниматься внешнеописательной историей, не вскрывая необходимых
и причинных связей. Бурбоны тоже представляли собой этико-политический принцип,
олицетворяли «религию», имевшую своих верующих среди крестьян и нищих. Таким
образом, между двумя принципами гегемонии, между двумя «религиями» всегда велась
борьба, и необходимо будет не только описывать триумфальное распространение
одной из них, но и обосновать его исторически. Нужно будет объяснить, почему
в 1848 году хорватские крестьяне боролись против миланских либералов, а крестьяне
областей Ломбардия и Венето боролись против венских либералов. В то время реальным
этико-политическим связующим звеном между правителями и управляемыми была фигура
императора или короля («мы флаг несли над головой, да здравствует Франциск второй!»),
между тем как позже связующим звеном будет служить не идея свободы, а идея родины
и нации. Народная «религия», заменившая католицизм (или, вернее, существовавшая
в сочетании с ним), была религией «патриотизма» и национализма. Я читал, что
во время дела Дрейфуса один французский ученый, масон и министр, открыто признал,
что его партия хотела уничтожить влияние церкви во Франции, а поскольку толпа
испытывала нужду в фанатизме (французы используют в политике термин «mystique»),
то было доведено до крайности чувство патриотизма. Следует, кстати, вспомнить
значение, которое приобрел термин «патриот» во времена Французской революции
(это слово, конечно, означало «либерал», но в особом национальном смысле), и
то, как он, пройдя сквозь борьбу и события XIX века, был заменен на термин «республиканец»
из-за того нового значения термина «патриот», которое стало монополией националистов
и вообще всех правых. То, что конкретным содержанием народного либерализма была
идея родины и нации, видно из самого его перерастания в национализм и из борьбы
против национализма со стороны как Кроче, представителя религии свободы, так
и папы римского, представителя католицизма. (В простонародной форме свидетельства
об этой народной религии родины можно почерпнуть из сонетов Паскареллы «Открытие
Америки».)
5. Умозрительную историю
можно рассматривать как возврат, в более изощренных или менее наивных литературных
формах вследствие развития критических навыков, к выхолощенным и риторическим
типам истории, уже утратившим к себе доверие, о чем сам Кроче пишет в нескольких
книгах. Этико-политическая история, поскольку она абстрагируется от понятия
исторического блока, в котором социально-экономическое содержание и этико-политическая
форма конкретно отождествляются при воссоздании различных исторических периодов,
есть не что иное, как полемическая подача более или менее интересных философем,
но не история. В естествознании это было бы равносильно возврату к классификации
по цвету кожи, оперения, шерсти животных, а не по признаку анатомической структуры.
Ссылка на естественные науки в историческом материализме и слова об «анатомии»
общества были только метафорой и толчком к более углубленным методологическим
и философским исследованиям. В истории людей, которая не ставит цель натуралистически
классифицировать факты, «цвет кожи» выступает в «блоке» с анатомической структурой
и со всеми физиологическими функциями; настоящий «индивид» немыслим как индивид
«без кожи» точно так же, как индивид «без костей» и без скелета. Скульптор Роден
сказал (см. Морис Баррес. Мои тетради, часть IV): «Если бы мы не были настроены
против скелета, мы бы увидели, как он прекрасен». На картине или в скульптуре
Ми-коланджело «виден» скелет изображенных фигур, чувствуется прочность структуры
под красками или рельефом мрамора. Ис-тория Кроче представляет собой бескостные
«фигуры», без скелета, с дряблой и опавшей плотью даже под пудрой литературных
красот автора.
6. Трансформизм как форма
пассивной революции в период с 1870 года и далее.
7. При оценке роли Кроче
в итальянской жизни помнить, что «Воспоминания» и Джолитти, и Саландры заканчиваются
письмом Кроче.
8. Используя язык Кроче,
можно, сказать, что религия свободы противостоит религии «Силлабуса», которая
отрицает целиком современную цивилизацию; философия практики — это «ересь» религии
свободы, так как она родилась на той же почве современной цивилизации.