Провозглашен отлив пожара! Все забыто.

Вот набережные, вот бульвары в голубом

Дрожанье воздуха, вот бивуаки быта…

Как их трясло вчера от наших красных бомб!

(Артюр Рембо)

 

Много лет назад я был крещен в Первомай: под пение Bandiera Rossa святой дух пролетарской борьбы снизошел на меня.

 

Сегодня – Первое мая, но я одинок и забыт, как и миллионы детей Третьего мира. Наш праздник у нас украли. Господа ревизионисты, справляя свою омерзительную оргию ренегатства, с радостью сдают нас в лапы полицаям. Без всяких тридцати серебряников…

 

Ваш праздник – это опухшая и растолстевшая блядь, выдаваемая за Золушку с ее туфелькой, талией и девственной плевой. Лицемерно улыбающиеся ханжи, «сифилитики, монархи и паяцы» продолжающие укрывать свои «мертвые дворцы в цветочных купах»!

 

Ваш «майский» праздник - это весенняя течка у сучки, также описанная Рембо. Это день пошлости и лжи. Из всех щелей говно выплывает наружу. Зловонные массы дам и кавалеров растекаются по проспекту Преданной Революции. Дамы и кавалеры, я вас ненавижу. Как безвкусно и отвратительно вы танцуете, общаетесь и смеетесь! Ницшеанские последние люди – победители и гегемоны! Это день торжества мещанства и его предрассудков.

 

Мещанское мужланство и мини-юбки – стоят и находят друг друга. Рынок чувств и влечений есть приложение к рынку недвижимости и рынку автомобилей.

 

Быть честным, но не быть outcast – значит врать и притворяться. Я не верю счастливым. Нет ничего более гадкого, чем ваше счастье, добрые и праведные убийцы, семейные палачи и похотливые дети буржуа. Счастливые, я – ваш классовый враг.

 

О грязные сердца! О рты невероятной

Величины! Сильней вдыхайте вонь и чад!

И вылейте на стол, что выпито, обратно, -

О победители, чьи животы бурчат!

(Артюр Рембо)

 

Праздник «победителей и гегемонов» с бурчащими животами продолжается – День победы еще впереди, а значит - танцы, водка, девочки… Победители, незнающие, где и когда происходила Сталинградская битва, будут праздновать «свою победу». Уцелевших ветеранов похлопают по плечу. Быть может, со словами «выпей, отец» с кем-то из них поделятся водкой. Кто-то нацепит георгиевскую ленточку  - к рубашке или на машину. В карманах будут лежать презервативы. «У них есть свое удовольствие для дня и свое удовольствие для ночи; но здоровье – выше всего» (Фридрих Ницше).

 

 

Заметки с вечерних улиц, сделанные карандашом на полях газеты «Коммерсант», украденной из-под носа Господа Бога.

 

(Музыканту с проспекта) Дружище, от корявого пафоса цоевских песен, да еще в твоем – трижды корявом исполнении, возбуждаются только тринадцатилетние девочки, но никак не эти длинноногие сучки, вышагивающие по проспекту и презирающие тебя, голодного девственника.

 

(Услышано рядом с «Итальянским двориком») Ты мне вообще не нравишься. Твоя попа – не есть идеал. Зря ты так ей гордишься. (Во здравье задницы, в честь Королевы вашей! Внимайте грохоту отрыжек и, давясь… - опять Рембо и опять мой смех…)

 

(Желание самого нелегального иммигранта (все мы – немецкие евреи!), актера Театра жестокости) Лысый и счастливый очкарик с серьгой в ухе (ты - модный тип), я хочу выебать твою даму (она тоже модная), но у меня нет члена, есть только раскладной нож…

 

(Надпись в туалете кинотеатра «Юность») Старый хуй -  пизды не портит. Главное – жилплощадь.

 

(Эхо прошлых побед так созвучное будущему, ради которого все-таки стоит жить...)

 

(Последняя запись на полях газеты)

Красота будет конвульсивной или не будет вовсе

(Андре Бретон, «Надя»)

 

…

P.S.

Waiting for the plague…(Эпизод сна и его трактовка)

 «Да здравствует свиной грипп!» - кричали безумцы в черных одеждах, закидывая полицейских свиней коктейлями Молотова. Город бился в истерике, ожидая страшную мексиканскую чуму. Вскоре буржуазные театры (и кинотеатры) перестали работать, ибо, как известно, скопления людей провоцируют вспышки эпидемии. Идея театра вырвалась из плена, ее воплощение было видно в каждом районе и на каждой улице, в каждом доме и в каждой квартире. «Полный социальный крах, органический хаос, избыток порока, какое-то всеобщее заклинание демонов, которое теснит душу и доводит ее до крайности, — все это говорит о наличии предельной силы, в которой живо сходится вся мощь природы в тот момент, когда она собирается совершить что-то значительное», - размышлял Антонен Арто об отношении театра и эпидемий еще за три года до своего мексиканского путешествия. Тот самый Арто, что спустя пару лет изнывал от опиатной абстиненции посреди мексиканской пустыни, разыскивал посох святого Патрика среди ирландских крестьян и в итоге оказался в психбольнице. Только после падения Арто Андре Бретон вновь протянул ему руку дружбы.

«Если театр, в сущности, похож на чуму, то не потому, что он заразителен, а потому, что он, как и чума, является откровением, прорывом вперед, движением наверх из глубин скрытой жестокости, где кроются, и в отдельном человеке, и в целом народе, все извращенные потенции духа».